Персидский театр

Вступление

Не все отрасли искусства в одинаковой степени связаны с той почвой, на которой протекает их развитие. Если одни из них вне времени и пространства, почти не окрашены национальной средой, то другие почти немыслимы вне определенных исторических и этнографических условий.

Наиболее свободной в этом отношение является музыка. Конечно, и она видоизменяется, до известной степени приспособляется к местным условиям, но все-таки можно сказать, что это язык, понятный всему человечеству. Если европеец, сталкиваясь с восточной музыкой, сначала склонен считать ее дисгармоничной, бессвязной, он все же быстро осваивается и видит, что и на Востоке, как в Европе, темой ее служат все те же извечные проявления человеческих чувств – радости и страдания. Она не требует комментариев и исторических разъяснений – она говорит помимо разума, непосредственно вещая трепещущему сердцу человека.

Живопись уже в значительной большей степени проникается местными условиями; что бы ни изображал художник, фантазия его всегда будет ограничена; даже если он стремится изобразить фантастический, нереальный мир, он может сделать это не иначе, как модифицируя каким-нибудь образом окружающую его действительность, знакомую ему по опыту. Зритель поймет картину только в том случае, если он знаком с эпохой и страной, к которой она относится.

Еще более значительные требования предъявляет к изучающему ее человеку поэзия. Выдвигается необходимость знания языка, на котором написано художественное произведение, а знание его, хотя бы поверхностное, предполагает все-таки попытку проникновения в психологию соответствующего народа, требует от изучающего известной гибкости и приспособляемости.

Наконец, театр наиболее тесно связан с той средой, где он развивается. Для полного проникновения в смысл театрального действа недостаточно знать язык страны: необходимо знание быта, ощущение ритма жизни народа. Корни театрального искусства внедряются в самую толщу народной среды, в нем, как в фокусе, отражается вся жизнь соответствующего народа, до мельчайших деталей, до малейших подробностей. Сколько раз мне приходилось наблюдать, как иностранец, находясь в другой стране, оказывался бессилен понять ее театр, не мог слиться воедино с массой туземных зрителей. Обычно он склонен приписывать это недостаточному знанию языка. Но дело не в этом. Местный зритель видит на сцене преображение своего быта, видит то, что знакомо и дорого ему с самого детства; малейший жест актера, почти незаметный оттенок в интонации – все это понятно и вызывает ряд привычных ассоциаций. Для того чтобы в этом отношении сроднится с местным зрителем, иностранцу надо годами жить в стране, проникнуться ее духом и, я бы сказал, полюбить ее.

Но если театр, таким образом, представляет особые трудности для изучения, то ознакомление с ним вместе с тем наиболее приближает нас к жизни стран, позволяет проникнуть в самые глуби народной психологии и с этой точки зрения является бесконечно важным и ценным.

В дальнейшем нам придется неоднократно углубляться в историю Ирана, придется говорить и его теологии. Иначе мне не удастся приблизить персидский театр к русскому читателю и продемонстрировать ему всю важность и значимость этого явления.

Из всех народов Ближнего Востока иранцы наиболее близки нам по духу. Та же пытливость ума, смелый, необузданный полет фантазии, наклонность к решению глубочайших проблем мироздания – словом, все те качества, которыми гордятся культурные народы Европы, присущи иранцам. Кто-то назвал персов «французами» Востока; если считать характерными качествами француза живость ума, изящество, остроумие, то такое сравнение не лишено известных оснований, но, не в обиду будет сказано «старейшей» культурной нации, у персов много достоинства, которыми французы никогда не отличались… Если Иран в своем современном состоянии так далеко отстал от Европы, то в этом виноват не сам народ, виной этому та трагическая роль, которую Ирану пришлось сыграть в истории человечества.

На всем протяжении истории Ирана, т.е. от V в. до н.э. до наших дней, этой нечастной стране не выпало в удел и ста лет непрерывного покоя. Бесконечные войны, нашествия иноплеменников, смены династий… Мощная империя Ахеменидов гибнет под ударами смелого македонского завоевателя, и наступает темное, смутное время, полное треволнений и междоусобиц. Усилиями Ардашира Папакана вновь восстанавливается национальное единство, страна начинает процветать; казалось, наступил период устойчивого благоденствия. Но в самой династии таятся зародыши разложения. Правители вырождаются, братоубийство, разврат и всяческие низости становятся обычными для персидского властелина. Трон Сасанидов начинает колебаться, первый удар со стороны Аравии – и все дутое могущество рушится, все богатства достаются смелым и алчным сынам пустыни, все новыми и новыми волнами устремляющимся в богатую Персию. И вот прежние господа унижены, разорены, население порабощено, народная религия подвергается преследованию, и даже язык начинает меняться. Потребовалось много лет, чтобы ученый перс мог решиться написать научный труд на своем родном язык – языком культуры стал язык завоевателей. Наконец, народное самосознание одерживает победу, снова Иран становится самостоятельным, начинает расцветать. Однако и этому расцвету кладет предел новая волна завоевателей – турок, на этот раз идущих с севера. Не успевает страна оправиться от этого удара, как еще более страшное бедствие проносится над ней – монгольские орды, истребляющие население, разрушающие города до последнего камня, уничтожающие на своем пути все памятники старой культуры. За монголами опять турки, за турками афганцы…

Конечно, все это не могло не подорвать материальное благосостояние страны, а затем повлекло за собой и отсталость и недоразвитость. Поэтому неудивительно, если при изучении Ирана мы находим там в наши дни такие явления, которые Европой пережиты еще в средние века и оставлены далеко позади. К числу таких явлений относится и персидский театр, составляющий и предмет настоящего очерка, религиозные мистерии, чрезвычайно близкие к тому, что мы находим и на Западе в средние века. Явление это развивалось на почве ислама и, стало быть, в истории Ирана относится к сравнительно новому периоду.

Каково было отношение Ирана до мусульманского к театральным зрелищам? В настоящее время вопрос этот решить чрезвычайно трудно. Близость иранской культуры к культуре индийской могла бы дать возможность предположить. что в старом Иране существовало нечто похожее на индийский театр. Но следов этого не осталось никаких, и доказать эту гипотезу ничем невозможно.

Распространенные в стране культы некоторых народных божеств вроде Митры заставляют предполагать наличие религиозных мистерий наподобие Элевзинских, сопряженных с известным театральным действом. Но мистерии зачастую недоступны и для современников, они окружены тайной и сокрыты от глаз непосвященных; исследователю, отделенному от них тысячелетиями, еще труднее что-либо установить.

Наряду с религиозными мистериями возможен и другой тип театра, с которым нам придется еще встретиться в современном Иране, – скоморошество. Есть много оснований предполагать, что пышному двору Сасанидов этот тип зрелища был хорошо известен. Один из французских исследователей персидской мистерии высказывает предположение, что древний Рим свой термин Epistolae farsitae заимствовал от названия старой персидской провинции Фарс. Это предположение по многим основаниям не выдерживают критики. Но и без столь натянутых сопоставлений можно заключить, что Сасанидам шутовская буффонада не могла не быть известной. Двор, содержавший целый штат певцов, на обязанности которых лежало украшать своим искусством пышные оргии, вряд ли мог обойтись без соответствующего дополнения в виде танцоров и балагуров рассказчиков…

Во всяком случае, после внедрения в Иране ислама мы долгое время не встречаем там ничего, что можно было бы, с нашей точки зрения, назвать настоящим театром. Первые века ислама с их резким пуританским аскетизмом и презрением ко всему мирскому не благоприятствовали такому явлению. Суровое отношение пророка Мухаммада ко всяким народным увеселениям вроде сказок и песен должно было подорвать деятельность персидских скоморохов. Величавым сынам пустыни такого рода развлечение должно было казаться низменным и жалким, дворы погибали, вельможи были разорены, и поддерживать такого рода зрелища было некому. Кроме того, ислам принес с собой запрещение вина – напитка, столь дорогого сердцу каждого перса. Нарушать предписание пророка открыто было невозможно: приходилось предаваться чарам винного кубка в уединении, вдали от зорких глаз наблюдателей. Поэтому и скомороху негде было показать свое искусство, ведь балагурить перед трезвым зрителем гораздо труднее, чем перед подгулявшим, охотно внимающим всякой смешной болтовне.

При возрождении самостоятельных дворов в Персии снова появляются шуты. В старой литературе зачастую упоминается масхара или масхара-баз – шут, соединяющий театральное искусство с акробатикой и танцами. Но все же первым настоящим театром в Персии остаются ма’зийа или религиозные мистерии.

Время их возникновения в точности неизвестно, ибо, являясь по существу творчеством народным, они почти всегда анонимны и не могут быть связаны с каким-нибудь определенным историческим лицом. Есть основания связывать их с укреплением в Персии династии Сефевидов, т.е. с начала XVI в.

Мистерии эти являются самым ярким и самым крайним проявлением того ответвления ислама, которое называется шиитством. Шиитство с самого начала находило в Персии горячую поддержку, но до XVI в. все же не было государственной религией.

Самым замечательным деянием династии Сефевидов было именно установлении в Персии шиитства в качестве государственной религии. Во всяком случае, если мистерии и существовали до того времени, они никоим образом не могли бы получить широкого распространения, ибо неизбежно натолкнулись бы на яростное противодействие противников шиитства – суннитов, религиозные убеждения которых они оскорбляли. Мистерии всецело выросли из этого своеобразного явления и сами темы их неразрывно связаны с главными героями и святыми шиитов. (См. далее).

Материал изложен по книге «История литературы и культуры Ирана»; избранные труды Е.Э.Бертельс.
Изд-во «Наука», Москва, 1988г.